Глава 1

Дождь, дождь, дождь...
 
Он льёт уже неделю среди зимы, не переставая...

Вероятно, поэтому настроение безрадостное, и новости, поступающие со всех точек земли, печальные: трагедии, болезни, операции, аварии. Уже боюсь поднимать телефонную трубку, включать телевизор... Везде негатив, действующий отрицательно на психику. Как остановить его поток? Не знаю.

Одно радует, что вечером можно забраться с ногами в кресло, укутаться пледом и, вспоминая, поразмышлять о былом, ушедшем безвозвратно. Воспоминания льются потоком, но уже не печальным и мрачным, а светлым и по-детски наивным.
 
В последнее время я часто брожу во сне по степям средней полосы России. Думаю, что это неслучайно. Оренбуржье – родина моего отца.
 
Мне вспоминается часто, как  он  зимними вечерами  рассказывал нам о своём степном далёком крае, полном удивительной прелести природы  и неземного аромата трав, царящих в воздухе. В такие моменты отец был поэтом: речь его лилась плавно и напевно. Он говорил, что в вечерние и ночные часы воздух там наполнен ароматом левкоя душистого, матиолы и вечерницы печальной, медуницы, резеды, чабреца... Для меня, родившейся среди шахтёрских терриконов, эти слова казались сказочными и были тогда непонятными.

Сегодня я думаю, если бы отец не уехал рано из посёлка Кутерля Оренбургской области и не поступил в авиационное училище, не стал авиамехаником, и не было бы пяти лет войны с Германией, погрузившим, приведшим его как немца по национальности в шахтовые выработки Кузбасса, где он тридцать лет  отработал проходчиком в городе Сталинске, переименованном позже в Новокузнецк, он бы стал учителем географии, или литературы, или поэтом, прославившим свой любимый край.
 
Разнотравно-ковыльная степь  будила во мне необъяснимые желания. Неведомая земля волновала своими бескрайними просторами, чудными названиями диковинных растений, морем трав и кустарников.

У отца была тайная мечта: вернуться в родные места. Об этом он говорил не раз.  Поэтому мою идею – посетить его родную деревеньку – он не посчитал абсурдной, поддержал в планах на лето, выделил определённую сумму денег на поездку и отправил в самостоятельное «плавание» по стране...

С этого момента я почувствовала себя на ступеньку выше на пути взросления. Мне тогда было неполных шестнадцать.  Первый раз в жизни я приобрела билет на поезд. Помню, что женщина-кассир по ошибке дала мне сдачу на четырнадцать рублей больше.  По дороге домой я несколько раз пересчитала деньги. Когда ошибка подтвердилась, ни на минуту не раздумывая, я вернулась с полпути и вернула лишнее.  Кассирша посмотрела на меня непонимающим долгим взглядом, но деньги взяла.

Я летела домой на крыльях мечты и была уверена, что поездка удастся, так как я знала примету: если совершишь хорошее честное дело, то тебе это вернётся троекратным добром в ответ. Так оно в общем-то позже и получилось.

Мама, большая мастерица в швейном деле, нашила мне в дорогу всё необходимое: несколько платьев, сарафанчик, блузочки, косыночки.
 
Таким богатством я никогда не обладала. До сих пор помню фасоны платьев, и маму, вечерами часами просиживающую за шитьём. Она действительно творила. Многое делала вручную, прекрасно владея секретами швеи, мастерски управляя старой швейной машинкой, сослужившей много раз хорошую службу в нашем домашнем королевстве.

Родители волновались: мы жили в Сибири, в Новокузнецке Кемеровской области, мне предстояла пересадка в городе Куйбышеве на Волге. Я тоже этой пересадки с одного поезда на другой очень боялась, потому что никогда раньше со мной такого не происходило. Новое всегда неожиданно: пугает и напрягает, зовёт и притягивает ужасом не справиться с тем, что предстоит.

Вагон был общий: сама купила билет подешевле, сама на себе испытала и всю прелесть этого комфорта.  Двое суток езды. Я впервые поняла, что значит почти без сна провести несколько дней в дороге. На моё счастье в купе была пожилая очень добрая женщина, которая взяла добровольно надо мной опеку: и это было первое добро, которым вселенная ответила на моё открытое чувство любви к людям, с которыми мне пришлось встретиться в этой необыкновенной поездке по родному краю.

Попутчица угощала меня любимой варёной картошкой. Мы ели жареную курицу, запивая чаем в чудных металлических подстаканниках. Было светло и радостно на душе. Я выпрыгивала из вагона на полустанках, то за водой, то за солёными огурцами, яблочками и помидорами. Это была свобода полёта, естественное течение жизни, которое я принимала за праздник души и подарок с небес.

В то время я была стройной, но угловатой, рыжеволосой с вьющимися волосами, миловидной, но близорукой девочкой-подростком. Очки носить стеснялась, потому что боялась прозвища «очкастая». Они у меня лежали всегда в кармане без футляра. Часто разбивая стёкла и плача от страха, что теперь не увижу с последней парты написанного на доске, жалела отца, которому опять придётся ехать в город, искать мне нужные стёкла, оплачивать их. Я уже понимала, что лишних денег в доме нет. Я ещё не понимала им цену, много или мало очки стоили по сравнению с родительской зарплатой, но знала точно, что радости это никому не принесёт и что я не имею право делать кому-то больно...

В этой поездке я была полуслепым котёнком среди множества незнакомых, но очень доброжелательных людей. Поезд проследовал по территории Уральских гор.  Мы увидели табличку на столбе, разделяющем Азию от Европы. Я была горда, что мне довелось увидеть эту границу, этот рубеж... В то лето я испытала счастье и свободу от всех условностей, навязываемых школой, семьёй и обществом. Я была сама собой, и это чувство свободы пронесла через всю жизнь.

Поезд  приближался  к городу Куйбышеву. За час до станции я познакомилась с молодым военным, который помог в ему родном городе на Волге разобраться в путях и направлениях, посадил в вагон поезда, следующего до Оренбурга. Я махала ему из поезда платочком, прощаясь и понимая, что мы не увидимся больше в этой огромной стране, где множество людей, встречающихся и расстающихся ежедневно.

Мне нужно было выйти на станции Сорочинск ночью. Об этом я ещё дома знала, но не представляла воочию, как это произойдёт. Вокзал был небольшим, деревянным. Пассажиров всего несколько. Меня никто не встретил. К этому я не была готова.  Мысль заработала, разрабатывая различные варианты дальнейшего следования...

Мой папа, вероятно, тоже не предвидел такого развития событий. В родных местах у него было много родни: три брата, сестра и старушка-мать. Она, правда, была ему неродной, но отец всегда очень уважительно о ней отзывался. Наверное, мне нужно было сидеть и ждать, что кто-нибудь за мной всё равно когда-нибудь приедет, но я не могла понять, почему меня не встретили, и решила сама добраться по адресу, слава богу, имеющемуся у меня в чемодане.

Правда, и здесь нашлись добрые люди, которые разбирались в местных населённых пунктах. Несколько сильных рук помогли мне взобраться на крытую грузовую машину. И вот в предрассветной мгле я мчусь по оренбургским степям навстречу новому и неизвестному. На развилке дорог меня высадили, показав направление дальнейшего пути следования.

На моё счастье, как раз здесь оказались люди, остановившиеся посреди широкого поля позавтракать перед дальнейшей дорогой на станцию. Среди них был мой дядя, младший брат отца, пастух по профессии, отец четырёх детей... Его дом был избран братьями или отцом для проведения моих школьных каникул.

Моя усталость уступила место удивлению, непониманию, своего рода недовольству, но я была вместе с тем счастлива, что прибилась к какому-то берегу и не потерялась посреди этих безбрежных полей, засаженных различного рода злаковыми культурами.

Знакомство с новым для меня, сразу оговорюсь, немецким поселением началось в тот же день.

Глава вторая

Из книжных источников мне известно, что Красногвардейский район Оренбургской области занимает около трёх тысяч квадратных километров и расположен в долине реки Ток. На севере с речкой Умиркой он относится к бассейну Большого Кинеля.

С детства я знала, что мой отец, Крекер Иван Исаакович, родился через два года после Октябрьской революции в селе Каменец, ныне урочище Каменец, которое находилось недалеко от сегодняшнего районного центра Плешаново. Не помню была ли я в первую поездку на родину отца в Плешаново, но это и последующее лето провела в селе Кутерля. В то памятное лето я, конечно, не задумывалась об истории села, о его будущем, не могла знать, что с середины восьмидесятых годов двадцатого века более девятисот сёл и хуторов Оренбуржья исчезнут с лица земли.

С благоговением я совершала прогулки и походы по   неизвестному, но до боли знакомому из рассказов отца, краю. Действительность превзошла мои ожидания.

Село состояло из одной длинной улицы, вытянувшейся на пару километров вдоль единственной проходящей по нему дороге. Ширина этой улицы показалась мне тогда удивительно большой.  Чтобы зайти к соседям в гости, нужно было преодолеть достаточное расстояние. Отец рассказывал, что дома строили из самана. Опыт его изготовления был усвоен первыми немцами-переселенцами у башкир и русских, прежде владевших этими землями. Белой глиной белили дома, печки, для утепления стен использовали камыш.

Дома в селе Кутерля были добротные, что сразу бросалось в глаза. Насколько мне память не изменяет, в Кутерле были они из самана, ближе к Сорочинску из кирпича, были и деревянные постройки. Забегая вперёд, скажу: и саман мы месили своими ногами в то лето, и кирпичи из него мне удалось тоже увидеть своими глазами.
Каждое хозяйство имело много живности: коров, коз, овец, я уже не говорю о домашней птице. Почти в каждом дворе была легковая машина, которая наряду с мотоциклами разных марок являлась в этих краях необходимым средством передвижения. По тому времени для меня это являлось признаком достатка, так как мой отец, заслуженный шахтёр, отработавший тридцать лет под землёй, трудоголик, имел мечту иметь личный автомобиль, но так и не сумел её осуществить...   

Середина июня. Природа благоухала удивительно яркими красками. Пора цветения сирени. Она обдавала свежестью томительно-знакомого аромата. Жёлтая акация создавала интерьер села в его цветном восприятии. Плодово-ягодные культуры встречались повсеместно. Особенно много в тот год было смородины.  Кусты красной и жёлтой, никогда не виданых мною сортов, нашли своё целевое назначение даже при разделении частных земельных наделов.  Заключительный аккорд природному натюрморту создавали насаждения клёна-ясеня, карагача, тополя чёрного.
 
Для меня это была Русь европейски-цивилизованного мира, если можно так выразиться.  Не жалкие деревни со старыми, непривлекательными, полуразрушенными домами, грязными улицами и вонючими сельскими дворами,  встречающиеся в сибирской глуши, а неукоснительный порядок и чистота раскинувшегося передо мной иного мира - запомнились мне на всю жизнь.

Это был прекрасный уголок земли, где можно было наслаждаться запахом разнотравья –  в окрестностях, ароматом цветов – в палисадниках, пеньем соловьёв  и стрекотом кузнечиков – в минуты ночных похождений.

Я помню, как парни шли  в сельский клуб с цветком пиона или чайной розой, или  лихо воткнутыми  в кепки полевыми цветами. Выгоревшие от жаркого солнца мальчишеские вихры казались сплошь и рядом русо-золотистыми, а сами парни молодцами из детских сказок.

Я не знала названий многих кустарников, да и цветов, но это не мешало мне наслаждаться незнакомыми запахами, ароматом и свежей чистотой воздуха. Я окунулась в этот новый вольный мир без оглядки, погружаясь в тепло солнечного дня, являющегося продолжением ночной сказки. Я потеряла счёт дням, чувствуя себя хорошо и спокойно как дома, была бабочкой, мотыльком, миловидной птахой, щебечущей песню восхищения  миром, а он  продолжал свою налаженную жизнь, не отвлекаясь на заморскую деву из сибирского края.

К тому времени я прекрасно знала,  что родилась в семье обрусевших немцев, но что попаду в немецкую слободку, мне и во сне не снилось... Моя кузина, дочка дяди Андрея – Марийка, была моей ровесницей: русоволосая  красавица с длинной толстой косой сопровождала меня повсюду, вернее, руководила организацией моего отдыха и охраняла от любого рода неожиданностей. Она ответственно, по-взрослому, отнеслась к возложенным на неё обязательствам: знакомила меня со своими подругами, показывала достопримечательности, вводила в жизнь селения.

Пока дело касалось родственников, одноклассников, соседей, меня не удивляло, что общение между ними происходило на непонятном для меня немецком наречии, но когда и в магазине, и в школе, и в сельсовете я заметила, что люди общаются друг с другом как в иностранном государстве, я поняла смысл сказанных отцом слов: "Мой родной язык - немецкий, но очень отличающийся от литературного. Он больше похож на голландский. Наши праотцы были выходцами с севера Германии, с земель, граничащих с Нидерландами".

Так как отец с матерью общались на литературном языке, и мне с детства была понятна их бытовая речь, я не предполагала, что проведу лето "за границей." Здесь, в селе Кутерля и в селениях, расположенных по соседству, везде и всегда звучал, как я позже поняла, немецкий диалект "платтдойч", из которого я не понимала ни слова.

На этом "странном" языке отца, дедов и прадедов говорили здесь в магазине, в сельсовете, в школах, в семьях, молодёжь между собой, и не было никакого шанса понять, о чём они говорят, что подразумевают.

Сначала я дичилась, молчала, прикрываясь присутствием двоюродной сестры, тенью которой я в это лето стала в прямом и переносном смысле этого слова, затем начала видеть сны, где пыталась быть достойной собеседницей, но комплекса неполноценности в связи с этим не ощущала, да и рядом всегда была моя Марийка, радость и опора, идеал доброты и терпения, понимания и духовной поддержки.

Когда было необходимо, она переводила мне сказанное другими, если я нуждалась в помощи – отвечала за меня, читала мои мысли на расстоянии и со спокойной уверенностью помогала осознать и понять родственные связи среди множества людей селения с одинаковыми фамилиями. Наша встречалась здесь сплошь и рядом. С некоторыми семьями мы были в родстве, передающемся через поколения, с некоторыми – в более близком.

В первую неделю мы с Марийкой отправились к моей бабушке. Она жила с кем-то из мне ранее неизвестных дальних родственников. Встреча эта была единственная, но оказалась памятной на всю жизнь.

Мой дедушка, учитель начальных классов, женился на ней, когда мой отец уехал из села на учёбу. В течение жизни он лишь несколько раз был на своей малой родине...
Мы говорили с бабушкой об отце. Она вспоминала его весёлым, жизнерадостным, добрым и правильным, не смотря на его трудное детство, юность, да и последующие военные и послевоенные годы, наполненные до краёв нуждой и лишениями. Он был единственный из семьи, оторвавшийся от своего клана и проживший всю свою жизнь на чужбине, в Сибири, о которой она не имела никакого представления. Бабушка казалась мне древней и мудрой.
 
Мне взгрустнулось сейчас, когда я пишу эти строки, потому что  у меня никогда не было бабушек и дедушек, всех смела злодейка-война, недополучила я мудрости стариков в детстве, может, поэтому так мучительно пробиваюсь по жизни через боль души, нажитую собственным опытом, страдая и мучаясь в одиночку.

Бабушка в тот день отметила мою схожесть с отцом по характеру. Я была такой же общительной и жизнерадостной, каким она помнила его в юности. Самое жуткое было для меня то, что наша беседа велась через переводчика. В этом качестве выступала как обычно моя двоюродная сестра Марийка, с которой мы породнились в тот год по-настоящему. В то памятное лето я поняла, что означают слова "зов крови". Поняла, но окончательно ещё не осознала.

Бабушка говорила на своём родном немецком диалекте. Она не училась в школе советского времени, не изучала литературного немецкого, не встречалась с русскими в своём селении и не говорила с ними в молодости, совершая кратковременные поездки в другие города области. До конца жизни она не знала русского языка ни в понимании, ни в написании, ни в разговоре.
 
Сегодня, прожив в Германии более двадцати лет, я ещё могу понять, почему нас называли немцами в России, об этом говорила и отметка в паспорте в графе национальность, но почему нас в Германии называют до сих пор русскими – до меня не совсем доходит...

В это лето я была естественным приложением к своим вновь обретённым родственникам и не пыталась даже рассуждениями омрачать новую, открывшуюся мне столь неожиданно реальность.  Я влилась своим светлым любознательным существом в окружающий меня удивительный мир, и он принял меня такой, какая я есть со всеми моими плюсами и минусами, слабыми и сильными сторонами.

Со второй недели пребывания на родине отца кузина вынуждена была предложить мне провести несколько недель в школьном трудовом лагере. Я, конечно, не раздумывая, согласилась.
 
Помню как сегодня: мы трудимся на сельских полях, живём в палатках посреди степи. Погода солнечная, климат сухой. Не нужно много думать об одежде, времяпрепровождении, да и о питании. Семье, меня приютившей, тоже, наверное, было меньше забот по поводу моего гостевания, и я была по-прежнему вольной птицей на этот раз на колхозных хлебах. Работать приходилось наравне со всеми, зато потом –вечера для души и сердца, доброта, витающая в воздухе, первая влюблённость...

Я только сейчас осознаю, что это была пора настоящего взросления и становления души, пора светлого счастья, полного тёплого участия и дружеской поддержки.

Глава третья

В последнее воскресенье января мне приснился отец. Он был молодым, энергичным, беспокойным.  Почему-то всё во сне происходило в городе Новокузнецк, в Сибири, где долгие годы проживала наша семья и где я провела студенческие годы.
Родители приехали поздравить меня с защитой диплома. В общежитии было шумно, я чувствовала, что мама тоже находится где-то рядом. Всё почему-то было в движении. Все что-то искали, не находили, выходили из комнаты, переходили с места на место...
 
Я принимала поздравления, но чувствовала, что отец чересчур взволнован, необычайно молчалив. Он смотрел на меня каким-то отстранённым долгим взглядом, и я не могла найти момент, чтобы повиснуть у него на шее, прижаться к нему. Почему-то у него было чересчур бледное лицо и какой-то неподвижный взгляд. Суета разделяла нас. Мы не могли остаться наедине. Он ещё пытался что-то сказать, но тут я неожиданно проснулась от звенящей тишины, царящей в комнате.

Было раннее утро. Я выглянула в окно. Около пристройки во дворе мелькнули какие-то тёмно-прозрачные силуэты, похожие больше на тени. Они внезапно растворились в пространстве.

Резко зазвонил телефон. Я ещё не подняла трубку, но уже знала, что это будет продолжение сна. Голос двоюродной сестры Кати, проживающей в Германии недалеко от Бонна, сообщил, что её сестра, моя любимая кузина Марийка, приезжает проведать родителей в конце февраля и хотела бы встретиться со мной. С нашей последней встречи летом в Оренбургских степях прошло более сорока лет.

Конечно же, я очень обрадовалась этому сообщению. Меня захлестнули воспоминания тех далёких летних месяцев, проведённых в немецкой слободке. Сердце забилось сильнее. Я уже представляла себе Марийку, её сестёр, ощутила воздух отцовской ковыльной степи. Душа встрепенулась от соприкосновения с юностью, временем чистого восприятия жизни во всех её проявлениях.

На следующий день во время прогулки по городу мы с сестрой зашли в церковь, поставили свечки за упокой души мамы и отца.  Внезапно в тишине зазвонил телефон. Звонок был от той же кузины Кати, которая сообщила о неожиданной смерти её отца, дяди Андрея, младшего папиного брата.

В возрасте восьмидесяти трёх лет от роду он умер внезапно для всех.  В тот день его жена Тина, верная подруга жизни, упала, была отвезена в больницу на обследование. Она уже несколько лет была неизлечимо больна, но крепилась изо всех сил, понимая, что нужна мужу.  В тот страшный день у неё был установлен перелом руки, а у дяди Андрея врачи констатировали инфаркт, внезапную остановку сердца.

Известие поразило нас пониманием необратимости свершившегося. Сколько раз мне хотелось поехать на встречу с этими людьми, полюбившимся мне ещё с детства. В течение нескольких лет я мысленно планировала путешествие по Германии к братьям отца, даже намечала маршрут по карте. Отец был внешне очень похож на братьев. Радость от сознания, что я их снова увижу, болью отдавала в душе.

Но мне же всегда нужно совершать что-то глобальное: я не могла просто поехать и навестить стариков, мне нужно было увидеть сразу всех папиных братьев, наверное, чтобы напитаться энергией на будущее. Я так и не решилась на организацию этой поездки, так и не успела попрощаться с дорогими сердцу людьми, хотя тётя Тина, Марийкина мама, я думаю, меня ждала.

После известия о смерти дяди Андрея я поняла смысл сна, увиденного несколько дней назад. Отец мне снился второй раз в жизни: первый раз – сорок лет назад, в день его похорон. Мы тогда приехали с мужем с севера по телеграмме, но не успели застать папу в живых. Злодейка-смерть не спрашивает и не сообщает о своём приходе. Она в одночасье унесла из жизни любимого человека, осиротив нас всех на всю последующую жизнь.

В том первом сне, худой и немощный, отец, выглядывая из-за шкафа в их с мамой спальне, прошептал мне тихо, доверительно и очень отчётливо: "Ты им не верь, я не умер". Тот сон я пронесла через годы. Недавно пришла к выводу, что отец пытался тогда сообщить, что души не умирают, что они поднимаются в небесное "зазеркалье" и оттуда смотрят на нас, помогая преодолевать земные трудности. Сон помог мне тогда выстоять в борьбе с депрессией и жуткой правдой жизни о том, что я его никогда больше не увижу.
 
Это было трудное время. С того момента я разучилась смеяться. Траур по отцу растянулся на долгие годы. И вот он снова приснился мне через несколько десятилетий, чтобы предупредить, что произойдёт эта трагедия, смерть его брата.  На этом его сообщение не закончилось в реальности. Через неделю умерла жена дяди        Андрея – моя любимая тётя Тина.

Они вырастили четверых прекрасных детей и к тому времени имели много внуков. Без мужа она не видела смысла существования. Жизненная усталость брала своё. Они ушли вместе в мир за горизонтом и напоминают нам оттуда багровым закатом о бесконечной расплёсканности бытия. На небе появились одна за другой две новых звездочки в созвездии, пока ещё не отмеченном на карте. Так земной мир потерял ещё двух милых для меня людей, души которых обрели бессмертие.

Мы не смогли поехать на похороны родных, так как в день первых похорон у меня была операция. Марийка, моя любимая кузина, не смогла приехать на похороны родителей, так как она всё ещё с детьми проживала в России в селе Плешаново Оренбургской области. Визу открыть и приобрести билеты на самолёт, так быстро ей не удалось. Она приехала к сёстрам, Кате и Лизе, в город Рейнбах на несколько недель позже.

Ко времени её приезда в Германию, мы с сестрой Леной тоже смогли посетить место проживания её родителей, пообщаться с ней и сёстрами, детьми папиного младшего брата, знакомых нам с детства.

Мы положили цветы на свежую могилу и молча помянули близких сердцу людей, прошедших жизненный путь как смогли, как получилось.  Оказавшись в конце жизни с двумя дочерями в стране праотцов в Германии, оставив сына и дочь с детьми и внуками в Оренбургских степях, они не могли жить спокойно. Души их разрывались от недопонимания, почему так распорядилась с ними судьба. Ведь сердце матери одинаково тоскует по каждому и ещё больше болит в разлуке. Конечно, здесь и старость сыграла свою роль в случившейся трагедии, но всё же…
                                                              

*  *  *

 По воле судьбы или случая пять двоюродных сестрёнок встретились в первые дни весны в городе Рейнбах посреди Германии, чтобы вспомнить о своих родителях, о молодых годах, проникнутых светом радости и любви, которые уже не вернуть никогда. Беседа не прерывалась ни на минуту.

Семейные альбомы. Они хранят память о прошлом. В эти два дня, которые мы провели вместе, они были нашими путеводителями по годам, прожитым нами и нашими родителями. Мы начали путешествие в прошлое с альбомов дяди Андрея и тёти Тины. Я впервые увидела своего деда Исаака Исааковича молодым, правда, на фото с памятника, поставленного ему на кладбище в посёлке Кутерля. 

Ещё одна фотография оказалась исторической. На ней дедушка и бабушки, которых мы все, к сожалению, никогда в жизни не видели, а рядом с ними моя тётя Анна и трое братьев, один другого меньше: Иван, Мартын и Андрей.  Почему-то их четвёртого, старшего брата Исаака, на фотографии не оказалось.

 Отца я сразу не узнала. Таким молодым никогда его не видела. Я всматривалась в родные черты, и слёзы катились из глаз. Кузины с пониманием отнеслись к этому. Они пытались восстановить события тех далёких лет. Мы все не понимали, как мой отец, Иван Исаакович, немец по национальности, мог во время войны до сорок второго года находиться в рядах Советской Армии? Пытались также понять, почему он оказался в Сибири? За что был туда сослан? Почему так и не вернулся в родное село?
Мы все вместе жалели отца, которому пришлось с подросткового возраста мыкаться по чужим углам и в конце концов будучи авиамехаником тридцать лет провести в шахтах Кузбасса. Я бы тоже хотела услышать ответы на эти вопросы. Я только вспоминала рассказ знакомого отца, который был свидетелем, как один из военнослужащих кричал на него в трудармии: "Этого рыжего немца я сгною..." Чем отец так не угодил ему? Он был уроженцем оренбургских степей, дышал русским воздухом, был пропитан советским патриотизмом.

Мне хотелось написать светлую историю встречи родных по крови людей. Этого не получилось. Наверное, не тот случай. Мы вспоминали эпизоды из прошлого, но тут же всё перекрывали картины настоящего. В деревне Кутерля уже почти не осталось немцев. Они выехали в девяностые годы в Германию, некоторые из них, как и семья моей милой Марийки, переселились в краевой центр, село Плешаново, и близлежащие окрестности.

На родине моих кузин проживают в настоящее время жители Башкирии и Казахстана. Я вглядываюсь в фото полюбившегося с детства побелённого саманного дома с пристройками на единственной центральной улице посёлка. Только сегодня я поняла, сколько хлопот доставила родным в тот приезд на родину отца, в гости. Марийка ничего не забыла.

Вот летняя кухня, в которой мы по ночам пытались поужинать или позавтракать, вернувшись с ночных гуляний. Здесь тётя Тина воспитывала нас после неудавшихся подвигов. Оказывается, мне, городской, многое сходило с рук, а я насколько себя помню, всегда была паинькой девочкой.

После моего отъезда, какие-то слухи распространились обо мне в посёлке, каким-то рикошетом они прошли по судьбе Марийки. За себя я знаю, что возвратилась и после второго лета, проведённого в деревне, нецелованной девушкой, что меня немного напрягало и чему сейчас не поверили мои сестрёнки.
Какой-то горечью повеяло от воспоминаний, да и фотографии не добавляли радости.
Почти все изгороди в посёлке снесены. Нет даже любимой скамеечки, стоящей возле забора, моего любимого наблюдательного пункта. Неизвестно кому всё это могло помешать. Палисадники не привлекают больше взора, так как исчезли цветы, никому в наше время не нужные. Огороды не возделываются, как это было раньше. Всё заросло и не радует больше глаз.

Я спросила Марийку, почему она после десятого класса приехала к нам на месяц в Сибирь, а не поступала в какое-нибудь учебное заведение. Она, не задумываясь ни на минуту, ответила: "Это всё последствия спецкомендатуры. У нас же не было паспортов, давали направления на учёбу, но не всем. Я, наверное, могла быть настойчивей. Ты в то лето учила стихи, поступила в педагогический, а я приехала и пошла в доярки. Как я выдержала почти год изнурительного физического труда, не знаю. Только позже смогла устроиться ученицей продавца. Так продолжилась моя трудовая биография."

Тогда мы были молоды и глупы. Сейчас я понимаю, что если бы она приехала к нам, хотя бы с документами, мы могли бы вместе учиться в педагогическом. Почему этого не произошло? Кто должен был ей протянуть руку помощи? Кто должен был об этом позаботиться? Хотела ли она сама этого? Я так и не спросила. Ведь на родине у неё была большая любовь, которая, оклеветанная, тоже не состоялась.

На прощание Марийка посоветовала мне никогда не вмешиваться в личные дела детей. Это чревато последствиями. "Ты виновата будешь, – сказала она после минутного молчания. – Каждый в этой жизни решает за себя сам."

Говорят, что не надо входить в одну реку дважды, нельзя склеить разбитую чашу, и не надо без нужды ворошить прошлое: можно потерять, но не обрести былой радости в потерянном раю. Так случилось на этот раз и со мной: я радовалась случаю увидеть моих славных двоюродных сестрёнок, в лице которых обрела прекрасных собеседниц, полвека было прожито вдали от них, и было чем поделиться друг с другом, но душевная боль по утерянной радости от воспоминаний о былом, не отпускает моё сердце сегодня.

Всё было так, как было, и ничего уже не исправить. Марийка вспоминала о жизни у нас летом после десятого класса. Она видела, как родители опекали нас, как отец надрывался на работе, а по вечерам на приусадебном участке, как он варил нам обед, когда мать была на работе, а мы даже прополоть грядки в огороде считали за труд.

У нас так было принято. Родители давали нам возможность заниматься любимым делом, в частности, чтением книг. Они хотели, чтобы мы стали образованными людьми. Мы ими стали. Отец гордился нами, гордился тем, что я стала учителем и именно русского языка и русской литературы, так говорили мне его братья, и так думала я всю жизнь, радуя его своими успехами. А сегодня мне стало стыдно за себя, но я не могу попросить у отца прощение. Может быть, слышит он меня сейчас там, в "небесном зазеркалье"?
Всё, как видно, познаётся с годами, и предела нет пониманию своих ошибок, и возврата нет, чтобы их исправить, остаётся только каяться и просить прощение теперь уже у Отца Всевышнего.

В эти дни, проведённые в окружении сестёр, я отчётливо поняла, что всё имеет свой срок, что прощание с миром прошлого, да и настоящего – неизбежно. Понимание, что и для меня приходит время расставания со светлыми миражами грёз и надежд, пронзило сердце болью, окутало душу печалью. Как бы мы ни пытались эту правду глубоко запрятать в самом последнем уголочке души, она пробивается и прорастает, приводя нас к последней точке отсчёта на бренной земле.
 
Почему этого не понимают многие, правящие бал на этой планете?
Этот вопрос остаётся для меня до сих пор открытым. Вероятно, они действуют под давлением тёмных сил, однажды сделав выбор в их сторону, сейчас не в их власти свернуть с этого неверного пути, уносящего новые светлые жизни во тьму.
 
Сегодня я поняла смысл слов: "Русско-немецкий народ в пути, у него нет Родины". Испытывая на себе давление со стороны русскоязычного населения, неся ответ за действия нацистов, он сохранился в небольшом количестве своих представителей. Репрессии в годы Великой Отечественной войны на родине, жизнь в трудармии и под спецкомендатурой, ярлыки врагов народа – только усугубили его положение.
 
Не прирос мой народ и в западном зарубежье, получив звание переселенцев, что далеко не означает "под крышей дома своего". Хотя, что греха таить, мы все здесь нашли приложение своим способностям и наклонностям, заложили хорошую материальную основу нашим детям в виде приобретённого жилья, помогаем устраивать им жизнь: строим вместе дома, даём  хорошее образование, радуемся успехам, гордимся детьми и внуками, возлагаем на них надежды.

Мы научились здесь не только новым трудовым качествам, но и умеем отлично организовывать наш заслуженный отдых: посетили много стран, начиная с Африки, заканчивая Америкой, открываем небольшие частные предприятия, мечтаем оставить о себе память потомкам.

И всё же это грустная жизненная история с непредвиденным концом. Она заставляет меня взяться за тему родословной, попытаться найти истоки своего семейства в архивных документах, оставить след рода в памяти последующих поколений. Я не историк, но свидетельства очевидцев, – это уже история и память, которую нужно по возможности сохранить.
 
Такую задачу поставила я перед собой после встречи с кузинами в окрестностях Бонна, в начале марта  2014-ого года, находясь в поезде, везущем нас с сестрой в теперь уже родной город Кенцинген, находящийся на юге Германии в земле Баден-Вюртемберг.

Ирене Крекер
Германия